"Мы слишком долго жили..." Просьба, помидорами не закидывать. Я знаю, что давно и окончательно спятила. И шли на поклон толпами люди простые и бедные, больные и здоровые, богатые и сытые и просили у нее – великой, всемогущей. Кто денег, кто любви, кто счастья, кто смерти. Никому не отказывала, у кого надоба настоящей была да помыслы чистыми. Остальных с порога взглядом прожигала – не злым, тяжелым просто, те и уходили, сквозь зубы плюясь да за глаза ведьмой называя. А она улыбалась отражению своему в зеркале ледяном высоком да шрамы на запястьях под рукавами длинными прятала. И память, что взгляд ее тяжким делала, тоже за ресницы прятала, никому не показывала. Так и длилось это, никто и не помнил уж сколько, века ли, тысячелетия ли. - Видишь, оно как обернулось? Ты думал, я это так просто, а я – из надобности. Она не кричала, терпеливо так объясняла, пока шли из школы до ее дома, а он молчал. - Все понимаю. Только поделать ничего не могу. Кивнула горестно, рукой помахала, но плакать не стала. Надоедает, знаете ли. - И что же она? – взгляд тревожный, усталый, виноватый. - Отпустила. - Вот так… просто – взяла и отпустила? - А чем ты не довольна? - Господи, да уж лучше б плакала, уж лучше б меня разлучницей называла, предательницей! А так… я же до конца жизни то ли виновной, то ли должной останусь! И у могилы ее не плакала тоже. Только на него смотрела – догадается ли? Когда мимо шла, цветы на гроб положить, не разжимая губ, выдохнул: - Не-на-ви-жу! Мыслям своим улыбнулась и кивнула согласно. Что же… Месть – блюдо холодное. Хотя крепка она, очень крепка была, целых 15 лет продержалась… - Ненавижу… - Да заело тебя, что ли на слове этом? Ты скажи хоть кого! Горько губы скривить и в самое ухо выдохнуть одно только слово – имя. - Ее?! За что?! - Это она! Понимаешь, она! Она звонила ей, в трубку тяжко вздыхала, когда в гости приходила, старательно так глаз с меня не сводила, спектакль играла, а мне молчать оставалось и плакать порой от бессилия… Что ей, всемогущей… Пятнадцать лет, пойми ты, пятнадцать! До бессонницы, до галлюцинаций, до плача судорожного в подушку, до почти что ненависти ко мне ее доводила! Взглядом одним своим… Взглядом… Медленно так, медленно глаза раскрыть, приподняться, кровь со скулы стереть, да в лицо это улыбающееся выдохнуть: - Сука! Что ты против меня! - Ничто. Уважаю я ее все же, уважаю. Вот кто из нас воином был – настоящим. Борцом. Нет, не за Добро и Справедливость, просто – борцом. Не мико, не девчонкой беспамятной, не заучкой зашореной, не гордячкой, не страдалицей, не на долге помеша… Аcccccccc! Все! Разозлила! Я тебе устрою, День Независимости! Выдержала… Ой, не приведи Господь, в следующей жизни встретиться, все ведь мне припомнит, все притворства… Погасли, наконец, глаза зеленые и выдох ее последний: - Бедная… Взвыть в голос, кулаком об стену хватить, да расплакаться. Знала ведь куда бить… День ли был такой, сон ли, но вошла – прямая, как аршин проглотившая, в глаза льдистые глянула, не морщась тяжесть взгляда ее выдержала… да и опустила меч. Голову склонила, признавая эту тяжесть, собственную память утянула за ресницы и шагнула к зеркалу ледяному, высокому. Голову золотоволосую к плечу прижала да рассмеялась. - Мы слишком долго жили, слишком долго… А эхо отозвалось: много помним… 19.11.02 © Topas